К изучению Галицко-Волынской летописи:
южнорусский источник, галицко-волынское летописание XIII в.
и русское летописание XV в.
(На примере анализа повествования о нашествии Батыя на Южную Русь)
и русское летописание XV в.
(На примере анализа повествования о нашествии Батыя на Южную Русь)
Аистов Александр Валерьевич
Источниковедческое изучение галицко-волынской части южнорусского Ипатьевского свода вызывает у исследователей значительные трудности ввиду практически полного отсутствия тождественных параллельных текстов в других летописных сводах, так как Галицко-Волынская летопись – «самостоятельный, почти независимый от общерусского летописания памятник» (Лихачева О.П., 1987. С. 238). Некоторые авторы даже пришли к выводу о необходимости применения «метода внутреннего анализа текста, единственно возможного в нашем случае, когда отсутствуют различные редакции источника» (Котляр Н.Ф., 1995. С. 84). Между тем применительно даже к Галицко-Волынской летописи подобный отказ от метода сравнительно-текстологического изучения летописных памятников, разработанного А.А. Шахматовым и его последователями, все-таки представляется неверным.А.А. Шахматов, пытаясь определить состав и источники галицко-волынской части Ипатьевского свода, обратил внимание на то, что среди летописных статей, повествующих о событиях XIII в., можно обнаружить известия, которые тождественны некоторым записям Московского летописного свода конца XV в. и восходящей к нему Воскресенской летописи, - это рассказ о битве на реке Калке и о нашествии Батыя на Южную Русь (Шахматов А.А., 2001. С. 572, 581. Также А.А. Шахматов указал на тождество между Московским сводом конца XV в. и Новгородско-Софийским летописанием в рассказе о взятии татарами в 1240 г. Киева (Там же. С. 782). Текстуальное сходство отдельных статей, в том числе и за XIII в., в сводах, представляющих разные ветви русского летописания, А.А. Шахматов объяснял тем, что Ипатьевский свод в качестве одного из своих источников использовал предполагавшийся этим исследователем Полихрон начала XIV в. (Там же. С. 578, 581, 777 – 782), а Московский свод конца XV в. – Владимирский полихрон 1423 г., основанный на Полихроне начала XIV в. (Там же. С. 578, 777 – 783). В свою очередь, источником южнорусских известий за XIII в. для Полихрона начала XIV в. (а значит – и для Владимирского полихрона 1423 г.) А.А. Шахматов считал южнорусские летописи, в том числе Киевскую, Черниговскую, Галицко-Волынскую (Там же. С. 778).
По мнению М.Д. Приселкова, отрицавшего существование Полихрона начала XIV в. (Приселков М.Д., 1996. С. 145 – 146), взаимное влияние севернорусского и южнорусского летописания происходило напрямую. В Ипатьевском своде был использован какой-то северо-восточный источник, последним извлечением из которого М.Д. Приселков считал часть рассказа о нашествии в 1237 г. на Русь Батыя (Там же. С. 86, 104, 143 – 145), хотя в основном повествование о татарской рати в Ипатьевском своде историк характеризовал как галицкое по происхождению (Там же. С. 144). Северо-восточным источником Ипатьевского свода М.Д. Приселков предполагал Владимирский свод Юрия Всевелодовича 1228 г. с приписками до 1237 г. (Там же. С. 146). В то же время, как отмечал М.Д. Приселков, южнорусское летописание отразилось в общерусском летописании XV в. С одной стороны, какой-то южнорусский свод, сходный с Ипатьевским и дающий – по сравнению с ним – более исправные чтения, был использован протографом Софийской 1 летописи, то есть Новгородско-Софийским сводом первой половины XV в. (Там же. С. 85 – 86, 253). С другой стороны, неизвестный список Ипатьевского свода, более исправный, нежели списки, которыми в настоящее время располагает наука, отразился в Московском своде конца XV в. и Воскресенской летописи (Там же. С. 85 – 86, 97, 253). Существование южнорусского свода, сходного с Ипатьевским, в том числе и за XIII в., М.Д. Приселков считал возможным исходя, помимо прочего, из того, что в Киеве еще в 1238 г. велось летописание, нашедшее отражение в Новгородской 1 летописи в статьях до 1237 г. включительно (Там же. С. 95, 97).
Гипотеза М.Д. Приселкова о продолжении летописной работы в Киеве (по крайней мере до 1238 г.) была поддержана и развита В.Т. Пашуто, доказывавшим существование отдельной Киевской летописи 1238 г. (Пашуто В.Т., 1948; Он же, 1950. С. 21 – 67). Извлечения из нее при описании событий первой трети XIII в. В.Т. Пашуто обнаруживал в Галицко-Волынской, Новгородской 1, Воскресенской летописях, Московском летописном своде конца XV в., а также в «Истории Польши» Яна Длугоша. Однако необходимо отметить, что о прямых текстуальных совпадениях Ипатьевского свода с другими летописными памятниками В.Т. Пашуто говорил достаточно осторожно. Так, исследователь указывал лишь на некоторые следы сближения Воскресенской летописи с одним из списков, аналогичным имеющимся ныне спискам Ипатьевского свода (Пашуто В.Т., 1950. С. 21). В данном случае В.Т. Пашуто имел в виду рассказ о битве на реке Калке (Там же. С. 40 – 43) и описание батыева побоища (Там же. С. 43 – 45). При этом историк отмечал, что в той части текста Ипатьевского свода, где повествуется о взятии монголо-татарами Козельска, видна галицко-волынская обработка (Там же. С. 44), а рассказ о разорении Киева – полностью галицко-волынского происхождения, основанный на показаниях очевидцев (Там же).
Вопрос о взаимоотношении Ипатьевского свода, с одной стороны, и Новгородской 4, Софийской 1 летописей и летописей, восходящих к Московскому своду конца XV в., - с другой, интересовал и А.И. Генсерского. Исследователь, считая (со ссылкой на А.А. Шахматова), что в основе поздних летописных компиляций лежал Владимирский полихрон начала XV в., предполагал отражение в нем южнорусской летописи, доведенной до 1240 г. или даже до 1246 г. (Генсьорський А.I., 1958. С. 17 – 18). С одной стороны, эта южнорусская летопись в части за XIII в. отличалась от Галицко-Волынской, так как по сравнению с ней содержала дополнительные известия: под 1206 г. – о втором походе Рюрика Ростиславовича на Галич с упоминанием участия в нем Ольговичей; вновь под 1206 г. – о приглашении галичанами на княжение Ярослава Владимировича Переяславского; под 1207 г. – о походе из Галича Владимира Игоревича на помощь Всеволоду Чермному; под 1210 г. – о кратковременном княжении в Галиче Ростислава Рюриковича; под 1214 г. – о просьбе Мстислава Мстиславовича у венгерского короля галицкого стола; вновь под 1214 г. – о введении в Галиче в правление Коломана католического богослужения; под 1220 г. – о втором (из трех) походе Мстислава Мстиславовича на Галич и о значении для этого князя во время третьего похода помощи Мстислава Романовича Киевского (Там же. С. 18 – 19. (При этом А.И. Генсерский ссылался на Воскресенскую летопись). С другой стороны, А.И. Генсерский отметил буквальное сходство этого «полихрона» с текстом Галицко-Волынской летописи в описании битвы на Калке, похода войск Батыя, особенно – обороны Козельска, местами – взятия Переяславля и Чернигова, осады Киева (Там же. С. 19. (В данном случае ссылки даны А.И. Генсерским на Воскресенскую, Новгородскую 4, Софийскую 1, Ростовскую и Тверскую летописи). Сравнительно-текстологический анализ сообщений Галицко-Волынской летописи и летописи южнорусской (По А.И. Генсерскому – киевской. См.: Генсьорський А.I., 1958. С. 19), реконструированной, в первую очередь, на основе Воскресенской летописи, позволил А.И. Генсерскому сделать несколько замечаний относительно характера взаимоотношения их текстов. Во-первых, исследователь считал, что при описании нашествия Батыя «Галицко-Волынская летопись использовала саму эту летопись (а не наоборот)», так как в соответствующих рассказах Ипатьевского свода обнаруживаются галицко-волынские вставки, например, о галицких событиях 1240 – 1243 гг., в результате чего фраза «и стояша по победе 3 лета и воеваша до Володави и по озеромъ» оказалась разорванной; кроме того, в Ипатьевском своде не сохранилась дата взятия Киева: 6 декабря, «Николин день» (Там же). Во-вторых, А.И. Генсерский предположил, что «еще перед тем эта южнорусская… летопись воспользовалась галицкой летописью», о чем свидетельствует сохранение в реконструированной киевской летописи в описании битвы на Калке безусловно галицкого известия о предсмертном завещании Мстислава Немого своей волости Даниилу Романовичу – известия, включенного в первоначальный текст повести позже Калкского сражения, около 1227 г. (Там же. С. 19 – 20). Другое доказательство использования в южнорусской летописи галицкого источника – заимствование из него яркого описания кульминации черниговского похода Даниила Романовича («лют бо бе бой у Чернигова, оже и таранъ на нь поставиша, меташа бо каменемь полтора перестрела, а камень якоже можаху 4 мужи сильнии подъяти») в описание осады Чернигова монголо-татарами, но ошибочно с фразой «а отътоле приидоша къ Киеву съ миромъ смиревшесь со Мьстиславомъ и съ Володимиромъ и съ Даниломъ», уместной в рассказе Ипатьевского свода о походе Даниила Романовича, но нелогичной в повествовании о взятии Чернигова татарами в Новгородской 4 и Софийской 1 летописях, пользовавшихся Владимирским полихроном начала XV в., в котором отразилась южнорусская (киевская) летопись (Там же. С. 20 – 22).
Если А.И. Генсерский гипотетический южнорусский источник частично реконструировал на основе главным образом Воскресенской летописи, то А.Н. Насонов уделил значительное внимание изучению Московского летописного свода конца XV в., к которому восходят Воскресенская и некоторые другие общерусские летописи XVI в. Вслед за М.Д. Приселковым А.Н. Насонов говорил о том, что в ряде поздних общерусских сводов был использован южнорусский источник, содержавший известия за XIII в, - Ипатьевский или сходный с ним свод, - в результате чего в таких летописях, как Софийская 1, Воскресенская, в рассказе о нашествии на Русь Батыя оказались соединены три летописные традиции: владимиро-ростовская (сохранившаяся в Лаврентьевской летописи), новгородская (сохранившаяся в Новгородской 1 летописи младшего извода) и южнорусская (сохранившаяся в Ипатьевском своде) (Насонов А.Н, 1969. С. 182 – 184). В то же время, как полагал А.Н. Насонов, в Московском летописном своде конца XV в. сохранились извлечения из южнорусского (киевского) свода, отличного от Ипатьевского и по сравнению с ним более исправного и содержавшего дополнительные известия, в том числе и на пространстве статей за XIII в. (Насонов А.Н., 1961. С. 372 – 373; он же, 1969. С. 288 – 289, 293). В качестве таких дополнительных сообщений исследователь называл записи под 1210 г., 1212 г., 1214 г. и часть рассказа о нашествии Батыя (Насонов А.Н., 1961. С. 372 – 373 (прим. 46); он же, 1969. С. 182, 288 – 289). В свою очередь, А.Н. Насонов допускал и привлечение в XIII в. при составлении Ипатьевского свода северо-восточного источника (Насонов А.Н., 1969. С. 115).
Выводы М.Д. Приселкова и А.Н. Насонова относительно характера взаимоотношений текстов Ипатьевского свода и летописных памятников XV – XVI вв. были в основном поддержаны Ю.А. Лимоновым и получили развитие в его работах (Следует, правда, отметить, что в статье, посвященной изучению южнорусского источника Московского летописного свода конца XV в., Ю.А. Лимонов, видимо, ошибочно писал, что А.Н. Насонов ограничил свое исследование этого южнорусского источника лишь пределами XII в. (См.: Лимонов Ю.А., 1963. С. 146). Объектом внимания ученого оказались южнорусские известия первой половины XIII в. Московского летописного свода конца XV в. в сопоставлении с записями в Ипатьевском своде, Софийской 1, Новгородской 4, Лаврентьевской и Троицкой летописях. По сравнению со своими предшественниками, изучавшими соответствующие статьи Московского свода конца XV в., Ю.А. Лимонов расширил перечень оригинальных, южнорусских по своему содержанию, чтений данного летописного памятника, указав следующие его сообщения: под 1208 г. – об изгнании из Галича Владимира Игоревича и о начале галицкого княжения Романа Игоревича; под 1210 г. – о борьбе за Галич между Ростиславом Рюриковичем и Игоревичами; под 1211 г. – о захвате Галича венграми и о казни Игоревичей; под 1212 г. – походе на Киев южнорусских князей и о начале киевского княжения Мстислава Смоленского; под 1214 г. – о начале венгерского правления в Галиче и о введении в городе католического богослужения; под 1219 г. – о вторичном захвате Галича венграми и об изгнании Мстислава Мстиславовича, а также об отражении литовского набега на Чернигов; под 1220 г. – о походе коалиции князей на Галич (Лимонов Ю.А., 1963. С. 146 – 147; он же, 1967. С. 111 – 112). Помимо этого Ю.А. Лимонов обратил внимание на то, что некоторые южнорусские известия Московского летописного свода конца XV в. отдельными деталями «отличаются по своей редакции от аналогичных сообщений» Лаврентьевской, Троицкой и Новгорордско-Софийских летописей (разночтения обнаружены автором в статьях 1215 г., 1223 г., 1228 г., 1235 г., 1240 г.) (Лимонов Ю.А., 1963. С. 147 – 148; он же, 1967. С. 112). Наконец, определенные стилистические, лексические и фонетические особенности Московского летописного свода конца XV в. выявлены при его сравнении с Ипатьевским сводом (в статьях 1223 г., 1240 г.) (Лимонов Ю.А., 1963. С. 148 – 149). В результате данные, полученные Ю.А. Лимоновым в ходе сравнительно-текстологического анализа летописных памятников XIV - XV вв., позволили исследователю предполагать, что южные по своему содержанию известия Московского летописного свода конца XV в., не подвергавшиеся галицкой обработке, были заимствованы из особого южнорусского источника – Киевской летописи начала 40-х гг. XIII в. (Лимонов Ю.А., 1963. С. 149; он же, 1967. С. 111 – 112. Дополнительно об этой Киевской летописи и о черниговских и смоленских включениях в нее см.: Лимонов Ю.А., 1967. С. 129, 131, 163 – 164, 168, 181 – 182).
Я.С. Лурье, вслед за М.Д. Приселковым и А.Н. Насоновым отрицавший существование предполагавшегося А.А. Шахматовым Полихрона начала XIV в. (Лурье Я.С., 1976. С. 21), также писал о прямом взаимном влиянии северного и южного летописания (Там же. С. 20, 33, 58). Особо ученым был сделан акцент на использовании южнорусского источника, сходного с Ипатьевским сводом, в Софийской 1 и Новгородской 4 летописях, точнее, в их протографе – так называемом Новгородско-Софийском своде (Там же. С. 73 – 75, 89, 99 – 101). Для XIII в. извлечениями из этого южного источника Я.С. Лурье считал известия под 1224 г. и 1238 – 1240 гг., не восходящие к Лаврентьевской или Новгородской 1 летописям (Там же. С. 73 – 75, 99 – 101). Кроме того, сообщения под 1230 г. (о смерти смоленского князя и о голоде) и под 1235 г. (о княжении Владимира Рюриковича в Киеве десять лет) Я.С. Лурье осторожно относил к какому-то южно- или западнорусскому своду (Там же. С. 99 – 100).
Детальный анализ записей Софийской 1 и Новгородской 4 летописей о событиях в Южной Руси и сопоставление их с ан[1][1]픂헍⺜ရ鞓Ⱛ껹D픅헍⺜ရ鞓Ⱛ껹ȰǬ
hp
¨°¸
À
Nj[1]ӣ‑潎敮Ѐт
=
⌿
ၪ
သÿ††젠⃥⃮︠ﳫﯭ⃥⃨⃨⃮￨ﳫﯭ⃢⃢ﯭ⃪⃪ⷮఀȀḀऀ촀å
6[1]>[1]
偟䑉䝟䥕D[1]ӣAN{F080ADDD-D9E6-11D8-B9F2-00E04C3900EA}[1]
‑ !"#$%&'()+,-./012356789:;=>?@ABC�FRoot Entryą
आ[1]À䘀硠땉淑DŽ⭠䙀淧DŽH1Table
[1]*ኂWordDocumentĂ刞SummaryInformation(Ă[1]
4ကDocumentSummaryInformation8Ă<ကCompObjĂjObjectPool⭠䙀淧DŽ⭠䙀淧DŽਃआ[1]À䘀䴠捩潲潳瑦圠牯d
卍潗摲潄c潗摲䐮捯浵湥8㧴熲282 - 283, 288). Одновременно, как кажется, В.И. Ставиский допускал влияние на Новгородско-Софийский свод и галицко-волынского летописания, по крайне мере, в пределах рассказа о взятии татарами Чернигова (Ставиский В.И. К вопросу.., 1990. С. 129; он же. О двух датах.., 1990. С. 283).
О.П. Лихачева при характеристике Ипатьевского свода согласилась с мнением В.Т. Пашуто об источниках Галицко-Волынской летописи, в том числе, об использовании в ней Киевской летописи конца 30-х гг. ХIII в. (Лихачева О.П., 1987. С. 239 - 240). Автором признано и влияние Ипатьевского свода на общий протограф Новгородской 4 и Софийской 1 летописей, а также на протограф Московского летописного свода конца ХV в. и Ермолинской летописи («Свод Феодосия – Филиппа» по А.Н Насонову) (Там же. С. 240).
Аналогичные высказывания о киевском источнике Галицко-Волынской летописи и о «родственной связи» некоторых мест галицкого повествования с сообщениями поздних летописей (в том числе, Софийской 1, Новгородской 4, Воскресенской), содержащих также дополнительные галицкие известия по сравнению с Ипатьевским сводом, имеются в работе А.Н. Ужанкова (Ужанков А.Н., 1989. С. 261 - 265).
Согласно построениям Н.Ф. Котляра, Галицко-Волынская летопись – литературное произведение, составленное из отдельных повестей (Котляр Н.Ф., 1993; он же, 1995. (Работа 1995 г., вышедшая на русском языке, с незначительными сокращениями повторяет исследование 1993 г., опубликованное на украинском языке. Поэтому в дальнейшем ссылки даются на русское издание). Одна из них – Повесть о «Побоище Батыевом», которая, по мысли Н.Ф. Котляра, составлена из нескольких частей, написанных в разных регионах Руси непосредственно после монголо-татарского нашествия (Котляр Н.Ф., 1995. С. 110). Отдельные самостоятельные рассказы о борьбе русских земель с татарами, как предположил Н.Ф. Котляр, были скомпонованы в единое целое южнорусским редактором, а затем вся «Повесть…» была включена в Галицко-Волынскую летопись и дополнена вставками о галицких событиях (Там же. С. 110 - 111). Говоря о южнорусском редакторе, исследователь, видимо, имел в виду составителя Киевской летописи ХIII в., следы неоднократного использования которой Галицкими летописцами Н.Ф. Котляр предполагал в записях Ипатьевского свода за первую половину ХIII в. (Там же. С. 90, 99 - 101, 103, 110).
Вопрос взаимоотношений Ипатьевского свода с Новгородской 4 и Софийской 1 летописями привлек внимание О.В. Романовой. Пытаясь объяснить происхождение хронологической сетки Ипатьевского списка, О.В. Романова предположила, что не только южнорусский свод, близкий или тождественный Ипатьевскому, был использован при создании Новгородско-Софийского свода, но и в процессе расстановки дат в Ипатьевском списке летописец, проделавший такую работу, опирался, в свою очередь, либо на Софийскую 1 летопись, либо на Новгородско-Софийский свод (Романова О.В., 1997. С. 59 - 61). Данное утверждение привело О.В. Романову к полемике с С.К. Черепановым относительно расхождения в датах при описании событий 1237 - 1239 гг. между Ипатьевским и Новгородско-Софийским сводами. О.В. Романова предположила, что «автор ипатьевской хронологии в расстановке годов ориентировался прежде всего на киноварные буквы своего протографа», а не на даты в Новгородско-Софийском своде (Там же. С. 61). В целом же, говоря о влиянии Ипатьевского свода на Новгородскую 4 и Софийскую 1 летопись, О.В. Романова пришла к выводу о прямом заимствовании в последних летописных памятниках отдельных фрагментов ипатьевского текста, в том числе за ХIII в. – в рассказах о битве на Калке и о нашествии Батыя на южную Русь и взятии Киева (Там же. С. 63 - 64). Также исследователь согласилась с мнением о влиянии на Новгородско-Софийский свод не только Ипатьевского свода, но и какого-то иного южнорусского источника, чем объясняется наличие лишних по сравнению с ипатьевскими южнорусских известий в Новгородской 4 и Софийской 1 летописях (Там же. С. 64).
В одной из последних обобщающих работ, посвященных истории русского летописания до ХIII в. включительно, - монографии П.П. Толочко также содержатся некоторые замечания относительно взаимоотношений Ипатьевского свода и общерусских летописей ХV - ХVI вв. В частности, П.П. Толочко еще раз повторил мысль об использовании в галицко-волынском летописании киевского источника середины ХIII в., в первую очередь, при описании событий на Калке и нашествия на Южную Русь войск Батыя (Толочко П.П., 2003. С. 164 - 167, 170 - 173, 236 - 237, 245, 247). Сравнивая рассказ о Калкской битве в Ипатьевском своде и Московском летописном своде конца ХV в., ученый подчеркнул, что в первом памятнике киевское повествование подверглось галицкой обработке, а во втором московский редактор соединил два варианта текста первоначальный киевский и отредактированный галицкий (Там же. С. 166). Сообщения о взятии татарами Переяславля, Чернигова и Киева в Ипатьевском своде, по мнению П.П. Толочко, имеющие также киевское происхождение, были дополнены известиями из северо-восточного летописания и галицкими вставками (Там же. С. 170 - 173, 245, 247).
Таким образом, охарактеризовав накопленный более чем за столетие исследовательский опыт в изучении проблемы взаимного влияния южнорусского (киевского, галицко-волынского) летописания ХIII в. и общерусского летописания ХV-ХVI вв., можно говорить о сложившейся к настоящему времени историографической традиции, согласно которой при создании Галицко - Волынской летописи использовалась несохранившаяся киевская летопись середины ХIII в., а при составлении Новгородско-Софийского свода – протографа Новгородской 4 и Софийской 1 летописей – и Московского летописного свода конца ХV в. (или его протографа) привлекался южнорусский источник, тождественный Ипатьевскому своду или сходный с ним. Однако во мнениях авторов обнаруживаются и довольно значительные расхождения по отдельным конкретным вопросам. В плане изучения состава, источников и этапов редакторской обработки Галицко-Волынской части Ипатьевского свода представляется, что еще не до конца выяснены объем и степень влияния южнорусского (не местного) летописания на летописание галицко-волынское, время привлечения южного источника и характер правок его текста галицко-волынским редактором. Поэтому кажется целесообразным еще раз провести сравнительный анализ тех летописных отрывков Ипатьевского свода, Новгородской летописи, Софийской 1 летописи и Московского летописного свода конца ХV в., которые сходны или тождественны между собой. В данном отношении наиболее информативно повествование о нашествии войск Батыя на Южную Русь.
В Ипатьевском своде под 1237 г. вслед за оригинальным, не имеющим текстуальных совпадений с другими летописями рассказом о разорении монголо-татарами Рязанской и Владимиро-Суздальской земель помещено сообщение о взятии татарами Козельска, начинающееся словами « и приде ко граду Козельскому» (ПСРЛ.Т.П.Ст. 780-781). В Новгородской IV летописи рассказу о Козельске предшествует восходящая к Новгородской I летописи (ст. из ПСРЛ.Т.П1. С.76) запись о чудесном избавлении Новгорода от татар, остановившихся у Игнага креста, а сам рассказ в статье 1238 г. начинается заголовком «О Козельске» и фразой «Батыю же пришедшю къ Козельску» (ПСРЛ. Т.1У.Ч.1. С.221-222). Несколько иначе после сообщения об Игнаге кресте начинается сообщение о Козельске под тем же 1238 г. в Софийской I летописи: «А Батый же отселе воротися и прииде къ городу Козелеску» (ПСРЛ. Т.У1.ВЫП.1 Ст. 299-300). Наконец, в Московском летописном своде конца ХV в. описание взятия Козельска, также помещенное под 1238 г. и следующее за свидетельством об Игнаге кресте, имеет такое начало: «Откуду же поиде Батый и прииде ко городу Козельску» (ПСРЛ.Т.ХХV. С.130).
Как видно, разногласия, выявляются уже в вводной фразе сообщения о приходе татар в пределы Черниговской земли. Начало рассказа в Ипатьевском своде наиболее краткое, в нем даже не упоминается имя Батыя. Вариант Московского летописного свода конца ХV в. близок к чтению Софийской I летописи, более полному по сравнению с Новгородской IV летописью. Однако далее в Московской опущена фраза о том, что татары осознали невозможность захвата города «словесы лестьными», имеющаяся в трех остальных летописях. Лексические различия имеются в сообщении о совете жителей Козельска – и в Ипатьевском вместо «рекоша к собе» записано «рекше яко». Дальнейший рассказ о штурме города, вылазке козлян, потерях татар, взломе Козельска, истреблении всех его жителей и о судьбе юного князя Василия во всех четырех рассматриваемых летописях совпадает почти дословно. Исключение составляет Новгородская IV летопись, уточняющая, что Василию было 12 лет. Затем в отрывке о наименовании среди татар Козельска «злым городом» вновь обнаруживаются некоторые лексические различия. Так, в Ипатьевском опущено словосочетание «звахоуть его», имеющееся во фразе Новгородской IV, Софийской I и в Московской летописях – «понеже бяшеть (бяхут) билися». Наконец, в свидетельстве о трех сыновьях татарского темника чтение Ипатьевского «и не могоша ихъ изналти» аналогично варианту Новгородской IV, но отличается от фразы в Софийской I и Московской: « и не обретеша (ихъ)» Завершается рассказ о судьбе Козельска во всех четырех летописях одинаково – сообщением о том, что Батый «поиде в землю По(по)ловецькоую». (Причем такая ошибка присутствует лишь в Ипатьевском списке, в Х ее нет). Таким образом, сравнение четырех летописных вариантов рассказа о взятии Козельска татарами показывает, что текст Ипатьевского свода ближе всего к тексту Новгородской IV летописи, а текст Софийской I летописи – тексту Московского. При этом, рассказ Ипатьевского свода и Новгородской IV летописи чуть более краток, чем Софийской I и Московского свода. В то же время, лишь в Новгородской IV летописи имеется оригинальное известие о возрасте князя Василия.
Рассказ о Козельске в Ипатьевском продолжен сообщениями о событиях в Переяславле и Чернигове, помещенными все под тем же 1237 г. (ПСРЛ. Т.П.Ст 781-782). В Новгородской IV летописи повествование прерывается известием о свадьбе князя Александра Ярославича с дочерью полоцкого князя Брячислава и о постройке «гороца» на Шелони (ПСРЛ. Т.IV..Ч.1.Ст.222), восходящим к более пространной записи Новгородской I ст., датированной 1239 г. (ПСРЛ. Т.III. С.77), и лишь после помещен рассказ о Переяслявле и Чернигове. (ПСРЛ. Т.IV. Ч.1.С.222-223). В Софийской I та же вставка, что и в Новгородской IV, но более полная и тождественная тексту Новгородской I ст., открывает статью 1239 г. (ПСРЛ.Т.VI.Вып.I.Ст.300), а за ней вновь возобновляется повествование о событиях в Южной Руси – в Переяславле и Чернигове (Там же . Ст.300-301). Наконец, в Московской после известий о Козельске содержатся статьи о возвращении князя Ярослава Всеволодовича во Владимир, о его деятельности в Суздальской земле, о раздаче им братьям Святославу и Ивану столов в Суздале и Стародубе. (ПСРЛ. Т.ХХV.С.130). Все эти записи, скорее всего, восходят к статье под 1238 г. в Лавр (ПСРЛ. Т.I. Ст.467). Далее в Московской новая запись под 1239 г. открывается известием о перенесении ( из Ростова во Владимир ) по указу Ярослава Всеволодовича мощей его брата (ПСРЛ.Т.ХХV. Ст.130). также имеющим в своей основе более подробное сообщение Лавр под 1239 г. (ПСРЛ.Т.I Ст.467-468).
